Центральная Азия, постепенно скатывающаяся на периферию внимания американцев, получила шанс отыграть свои позиции. Так прокомментировал российский политолог Андрей Грозин новость о том, что США выстраивают новый логистический коридор для транзита своих грузов в Афганистан. При реализации этого проекта в полном масштабе Узбекистан, по его мнению, может стать опорным транспортным хабом Соединенных Штатов в регионе.
Напомним, что в мае текущего года узбекский президент Шавкат Мирзиеев посетил США, где встретился с американским президентом Дональдом Трампом, конгрессменами, сенаторами и даже представителями Пентагона. По словам Мирзиеева, отношения между двумя странами поднялись на новый уровень, а принятое главами государств совместное заявление получило название: «Узбекистан и Соединенные Штаты Америки: начало новой эры стратегического партнерства».
Но что эта «новая эра» сулит на практике Узбекистану и как она скажется на отношениях между Узбекистаном и Россией и на ситуации в Центральной Азии?
Этот и другие вопросы по ситуации в регионе в целом и по Узбекистану в частности мы задали заведующему отделом Средней Азии и Казахстана Института стран СНГ Андрею Грозину.
— Андрей Валентинович, как в Москве относятся к попыткам Шавката Мирзиеева проводить многовекторную политику а-ля Нурсултан Назарбаев?
— Мне трудно судить, насколько в Кремле озабочены предполагаемым расширением партнерства Ташкента с Вашингтоном. Но, судя по публичному контенту, который в России генерируется и провластными, и независимыми экспертами, близкими к официальной позиции, все достаточно спокойно, какого-то возбуждения особенного по поводу заявлений, прозвучавших в США, нет.
Вообще, мало кто обратил внимание, а между тем Вашингтон был последней мировой столицей, куда попал Мирзиеев. А я слышал, что его визит готовился более года. То есть с ташкентской стороны определенное желание было, но, с одной стороны, технически все никак не складывалось, а, с другой -видимо, американская позиция не совсем понятная. Как сказал недавно специалист из института США Российской Академии Наук, судить о политике новой администрации США совершенно невозможно. Видимо, у американцев не было готовых возможностей начинать какую-то игру на узбекском поле.
У американцев и сейчас достаточно сложная ситуация. Помните, накануне отставки Рекса Тиллерсона, буквально за неделю до того, как она была официально объявлена в Твиттере Дональдом Трампом, американское внешнеполитическое ведомство анонсировало большую поездку в Центральную Азию Государственного секретаря США, и одним из ключевых пунктов, куда он должен был заехать, являлся Ташкент. Потом произошли известные события, и у Помпео, думаю, пока нет представления о том, что реально в Центральной Азии происходит.
Кроме того, в Госдепе центральноазиатское направление не является приоритетом, оно уже при позднем Обаме было сильно запущено. Сейчас там, видимо, пытаются выстроить какую-то новую стратегию, и Ташкенту в этой связи американцы будут отводить одно из ключевых мест.
— Почему?
— Просто по факту, в силу веса Узбекистана, в силу возможностей, которые открылись после смены власти в Ташкенте. В России прекрасно понимают многовекторность центральноазиатских режимов, как и то, что каких-то объективных маркеров, которые могли бы говорить о том, что произошел некий прорыв в отношениях между США и Узбекистаном, нет.
— Между тем, были подписаны солидные документы, в том числе о немалых американских инвестициях в Узбекистан…
— Все декларации, инвестиционные соглашения, которые были подписаны на узбекско-американском форуме, носят рамочный характер. Как и дорожная карта, которую сейчас пытаются комментировать узбекские эксперты — в ней очень мало конкретики. Как это все будет наполняться, какие институты американцы будут заводить под сотрудничество с Узбекистаном, и будут ли они вообще созданы — никто этого точно не знает. Поэтому и беспокоиться Кремлю пока не о чем.
Кстати, показательный факт — приехав из Вашингтона, Мирзиеев позвонил в Кремль, и даже в официальном сообщении, которое было распространено, сказано, что он поделился с Путиным своими впечатлениями от визита в США. Как я понимаю, это был своеобразный отчет.
То есть все формальные, ранее достигнутые соглашения с Россией по расширению сотрудничества не нарушались Узбекистаном, поэтому ей особенно и беспокоиться не о чем. Пока визит Мирзиеева в США и переговоры там — это традиционное лавирование лидера Узбекистана между тремя ведущими мировыми центрами силы в Центральной Азии. Сначала он съездил с официальным визитом в Москву, потом в Пекин и, наконец, в Вашингтон.
— Тем не менее, в числе ключевых вопросов, которые обсуждались в ходе встречи Мирзиеева и Трампа, была тема региональной безопасности. Насколько нам известно, в России достаточно насторожено относятся к попыткам Белого дома поучаствовать в решении этого вопроса, имеющего не только региональное, но и геополитическое значение. По Вашей оценке, что могла американская сторона предложить Узбекистану и что хотел бы получить Мирзиеев?
— Он прямо об этом сказал на встрече с активом — Узбекистану нужны инвестиции, нужны технологии. Тут особой тайны нет — Ташкенту нужны деньги. И этим визитом Мирзиеев в первую очередь продемонстрировал свою готовность пустить крупный американский бизнес в процесс приватизации узбекской государственной собственности.
Узбекистан ведь чем интересен, кроме геополитики, безопасности, геостратегии и прочих подобных материй? Тем, что это страна с экономической целиной, где бизнес может поучаствовать в процессе приватизации активов, которые остались от прежнего режима.
При Исламе Каримове, и это общеизвестный факт, иностранный бизнес допускался в экономику очень дозировано, постоянно прессовался, причем доставалось всем — и русским, и американцам, и туркам, и китайцам, и европейцам. А сейчас государственную капиталистическую махину, которую представляет собой экономика Узбекистана, будут растаскивать по кускам, переводить в частную собственность транснациональных компаний, отдельных олигархов.
Именно из-за возможности, откровенно говоря, быстро выстроить выгодный бизнес и торчат уши интереса к Узбекистану и Кремля, и Вашингтона, и Пекина. Все хотят поучаствовать в этом захватывающем процессе, потому что у остальных либо все уже поделено, как в Казахстане, либо ничего интересного нет, как у таджиков и кыргызов, либо все еще впереди, как у туркменов.
— А с точки зрения региональной безопасности чем Узбекистан интересен США?
— Близостью с Афганистаном. Американцы выстраивают новую логистическую цепочку доставки грузов в эту страну. И Узбекистан важен с точки зрения строительства распределительной сети второго издания, потому что у него, во-первых, уже есть железная дорога от Хайратона до Мазари-Шарифа, во-вторых, строится дорога «Мазари-Шариф — Герат». Возможности узбекской логистики очень важны именно с точки зрения перспектив американского военного планирования.
Американцы иногда предпринимают очень странные шаги, но просчитывать экономические и логистические риски они умеют. Исламабад становится все больше прокитайским, чем проамериканским, поэтому США больше не могут рассматривать Пакистан как надежное звено логистики. Соответственно, урезая субсидии Исламабаду, они пытаются выстроить страховочный механизм тот на случай, если пакистанская сторона создаст им невыносимые условия для транзита.
Даже для такого небольшого по численности контингента, которым сейчас располагает западная коалиция в Афганистане, необходим страховочный вариант транзита, и в его качестве выступят страны Центральной Азии. И этим обстоятельством тоже объясняется визит Мирзиеева в США, потому что американцам, решившим определенного рода вопросы во время январского визита Назарбаева в Вашингтон, надо было решать вопросы с продолжением нового транзитного пути с Узбекистаном.
Если стратегия новой распределительной сети афганского транзита будет реализована американцами в полном масштабе, то Узбекистан может стать опорным транспортным хабом. То есть Центральная Азия, которая постепенно скатывалась на периферию внимания всех американских президентов, начиная от позднего Буша-младшего, возможно, получила шанс отыграть позиции.
Но Трамп ведет настолько непредсказуемую политику, что я не рискнул бы утверждать, что через год или два сохранится такой же уровень взаимного интереса, который просматривается сейчас...
— А какой может быть поддержка со стороны США общественно-политическим реформам, начавшимся в Узбекистане после прихода к власти Шавката Мирзиева? Консультантами, деньгами, поддержкой ООН и других международных организациях? И к чему эта поддержка может привести, учитывая, что в последние годы к подобной помощи в регионе СНГ и особенно в России относятся с большим подозрением?
— Вы, собственно, все перечислили. Но здесь мы возвращаемся к сложности оценки того, насколько серьезно американцы заинтересованы в том, чтобы перестраивать Узбекистан. Американский президент неоднократно заявлял, что США не будут заниматься преобразовательной внешней политикой и тащить страны в демократию. Преобразовательная дипломатия сейчас для американцев термин скорее ругательный, поэтому логичнее ожидать активизации стремления выстроить демократические институты в странах третьего мира от Брюсселя, чем от Вашингтона.
Ни Помпео, ни Трамп никогда не были замечены в стремлении продвигать демократический консенсус. Они — не «ястребы», наподобие Болтона, который видит возможность демократизации стран третьего мира под эгидой Америки и в интересах США (как говорили большевики, железной рукой загоним человечество в счастье). И у Помпео, и у Трампа достаточно равнодушный подход к т.н. гуманитарной корзине. Мы видим, что динамика поддержки гражданского общества в Центральной Азии со стороны USAID и других программ различных американских институтов власти, в том числе госдеповских, снижается. Это яркий индикатор того, что преобразовательная дипломатия не является приоритетом номер один для Трампа, как это было при Клинтоне, при первом президентстве Обамы и с некоторыми шараханьями из стороны в сторону при двух президентских сроках Буша-младшего.
Тогда в экспертном американском сообществе стратегия Большой Центральной Азии предполагала опору не только на экономические основания. Точнее, не только на то, что общество будет перестраиваться за счет вовлечения стран регионов в крупные инвестиционные экономические проекты. Стратегическая линия США тогда опиралась на то, что постепенная демократизация обществ, вызревание гражданских институтов и стимулирование этого процесса со стороны США станет вторым уравновешивающим основанием, на котором будет строиться Большая Центральная Азия.
В 90-е годы этот проект предполагал, что Центральная Азия, с одной стороны, будет развивать экономическое сотрудничество внутри региона и вокруг региона, и богатеть, а с другой - она будет развивать институты гражданского общества. Американские стратеги так видели две главные основы, необходимые для процесса перестройки стран региона.
Нынче же, суда по документам экспертов, они уже не обязательны - почитайте основные экспертные доклады, которые выходят в ведущих центрах, начиная от Института Катона и заканчивая Атлантическим советом. То есть вне зависимости от политической ангажированности, степени радикализма в отстаивании того, что они понимают под национальными интересами США, необходимость демократизации других обществ занимает вторую, если не третью позицию и у правых, и у левых, и у «ястребов», и либертарианцев.
— Почему? Кардинально изменилось отношение американцев к демократии?
— С моей точки зрения, это произошло из-за непродуманной политики. Проект Большой Центральной Азии Фредерика Старра внутренне не был противоречивым — параллельно должны были развиваться экономические силы, гражданское сознание, которые бы двигали финансовые рынки, институты и все общество в итоге в сторону развития западной модели. А сейчас американские стратеги все больше упирают на голый экономизм в расчете на новую регионализацию.
Кстати, роль Ташкента в этом процессе оценивается, как одна из ключевых, потому что Узбекистан занимает центральное положение в регионе, имеет самый большой рынок, граничит со всеми государствами Центральной Азии и Афганистаном, имеет влияние в его северных провинциях и опыт реализации больших экономических проектов. А американцы сегодня заинтересованы в том, чтобы, сохраняя контроль над политическим процессом в Афганистане, минимизировать свои расходы на него, переложив их часть на соседей.
Это официально не формулируемая, но хорошо просматриваемая стратегия. Например, зазвучали голоса проамериканских узбекских экспертов, которые активно раскручивают тему о том, что не надо бояться Афганистана, что развитие экономических отношений с ним — это хорошо, и вообще в этой стране не все так плохо. Эти заявления ложатся в американское видение того, как региону следует взаимодействовать с Афганистаном, чтобы США было наиболее удобно.
А голый экономизм, замешанный на попытке интеграции региона через экономику, не нуждается с точки зрения новых американских стратегов в развитии гражданского общества. Да, это было бы желательно, но, видимо, наткнувшись на безуспешность четвертьвековых попыток демократизации в Центральной Азии, они сдались. Потраченные серьезные суммы не дали зримого результата, поэтому мы видим спад интереса к этой теме. Плюс разочарование итогами преобразовательной дипломатии в Центральной Азии совпало с бюджетным дефицитом в США — сегодня американцы не могут играть на всех столах так, как могли еще себе позволить лет десять назад.
Мы видим общий спад интереса и возможностей США в силу объективных и субъективных причин, и это достаточно печально, потому что если раньше Центральная Азия рассматривалась большей частью американского истеблишмента — и интеллектуального, и властного, и экономического — в качестве перспективного региона, где предполагается развитие экономики, социальной сферы и гражданского общества, то сейчас такого видения нет.
— Но одним из форматов, в рамках которого США пытается увеличить свое влияние в регионе Центральная Азия и Казахстан, по-прежнему является диалог «С5+1»…
— Это просто институт коммуникаций, а не инициатива, которая предполагает какое-то совместное развитие, движения к чему-то, что выглядело бы, как заманчивая цель. «5+1» - сугубо утилитарная вещь, способ связи, когда Госсекретарь США раз в год или раз в два года встречается с министрами иностранных дел всех пяти центрально-азиатских государств, а они потом передают то, что услышали от него, своим президентам. Но все же прекрасно знают какие влиятельные, и во всех смыслах сильные люди занимают посты министров иностранных дел во всех пяти центральноазиатских странах, насколько они серьезно могут влиять на внешнюю и внутреннюю политику своих государств.
То есть это не предложение какого-то совместного развития, к которому бы стоило стремиться, как к Большой Центральной Азии или Новому Шелковому пути, который предлагала Хилари Клинтон в бытность Госсекретарем США. Да, это тоже был достаточно спорный проект, но, по крайней мере, призывали — давайте объединимся и пойдем куда-то. Сейчас этого нет.
— Есть шанс, что появятся интересные проекты?
— Есть, потому что сугубо технический подход — «давайте выстроим логистическую цепочку, мы дадим вам денег, а вы будете возить наши грузы» — крайне ограниченный. Безусловно, страны Центральной Азии заинтересованы в хороших отношениях с США, даже те, кто периодически им хамит и совершает не очень приятные движения, как тот же Бишкек с базами или с выходом из договоренностей, которые были заключены еще при первом президенте. Но, тем не менее, все заинтересованы в том, чтобы этот центр силы сохранялся в регионе в качестве фактора, уравновешивающего влияние России и Китая. Не говоря уже о заинтересованности иметь дополнительный источник финансирования — деньги нужны всем, всегда, и как можно в большем количестве.
Другое дело, что американцы не дают денег не только в тех объемах, которые от них ожидают, но даже меньше Евросоюза, который постоянно ругают в Центральной Азии за скупость. И у американцев, по-моему, нет стремления идти даже по пути ЕС.
Поэтому, как мне кажется, и американо-узбекская дорожная карта, и возможности по взаимным консультациям, касающимся отдельных вопросов гуманитарного направления, я имею в виду, политзаключенных, более частый допуск представителей ООН по гуманитарным вопросам на узбекскую территорию, возможность мониторинга ООНовскими структурами гуманитарной корзины в Узбекистане — это все хорошо, но явно недостаточно для того, чтобы заинтересовать Ташкент в более широком и более активном партнерстве. Для этого нужны деньги.
— Обещали от четырех до восьми миллиардов долларов…
— Это скорее на реализацию точечных проектов. Точно так же, как точечный характер носит военно-техническое сотрудничество Узбекистана с США. Узбекистан по факту является основным получателем американской военной технической помощи в регионе — полученные им противоминные грузовики в количестве более 300 штук перевесили по объему все, что американцы поставляли всем остальным странам Центральной Азии вместе взятым.
Но тут, как говорится, дьявол кроется в деталях. Эти грузовики — не та система вооружения, которая привязывает военно-технический, военно-промышленный комплекс страны к американцам. Это техника, без которой, как говорят военные эксперты, Узбекистан может легко обойтись. Она не является необходимой для боя, будучи узкоспециализированной, предназначенной возить конвои от блокпоста к блокпосту, как в Ираке или Сирии, при минимальном противодействии противника.
Зачем узбекской армии такая техника? Ну, если только вдруг начнется какая-то ужасная заваруха, и потребуется обеспечивать перевозку грузов и людей по недружественной территории.
Это наглядный пример того, что рамочные соглашения, которые достигнуты в Вашингтоне, не позволяют, как мне кажется, говорить о попытке перехода экономического партнерства Вашингтона и Ташкента в иное качество. Есть пока только точечные решения — завод газоперерабатывающий построить, создать крупный холдинг, который будет работать в агросекторе. Да, это хорошо, это деньги, новые технологии, новые рабочие места для Узбекистана, для которого борьба с безработицей крайне важна. Но это не кардинальное решение проблем.
Кроме того, у меня нет уверенности в том, что и эти рамочные соглашения будут реализованы, поскольку есть и внутренние узбекские факторы, тормозящие эффективность реализации проектов. Я имею в виду исполнительскую дисциплину и прочее. Даже при Исламе Каримове, когда власть была сконцентрированной, имела жесткий имидж и сильный аппарат принуждения, заручиться поддержкой в Оксарое (резиденция президента Каримова — ред.) вовсе не означало того, что иностранные инвесторы где-нибудь в Сурхандарье или Кашкадарье сумеют реализовать свой проект. Надо было решать вопросы и в регионах.
И на подобные узбекские факторы наслаивается непоследовательность американской политики... Поэтому у меня нет уверенности в том, что вслед за точечными проектами, если они будут реализованы в полной мере, как это было заявлено, последует системная работа.
— А между тем США и Узбекистан выступили за наращивание сотрудничества в оборонной сфере и намерены реализовать пятилетний план военного сотрудничества. Известно, что он предусматривает? И как к нему относятся в России?
— Безусловно, это прорыв.
Что касается России, то не так давно министр обороны России Шойгу был в Узбекистане и разговаривал не только со своим коллегой, но и Шавкатом Мирзиеевым. Дело в том, что еще год назад мы заявили достаточно амбициозную программу военно-технического сотрудничества с Узбекистаном. Тогда очень много говорилось о том, что узбекская армия оснащена техникой, требующей модернизации, сам Мирзиеев сказал и несколько раз повторил, что необходима кардинальная перестройка оборонно-промышленного комплекса. То есть все заинтересовались возможностями военно-технического сотрудничества для выстраивания полноценной военной промышленности в Узбекистане, потому что это одна из возможностей поучаствовать в разделе его экономического пирога.
Однако от России Узбекистан хочет получать военную технику и технологии по ценам ОДКБ. И это проблема, потому что в ущерб себе Россия торговать не хочет. Ташкент не имеет тех преференций, которые имеют Астана, Душанбе или Бишкек, которые входят в ОДКБ, и им положено.
А американцы предложили узбекам формат, который ранее был опробован с Казахстаном — план по совместному сотрудничеству в оборонной сфере. Со второй половины 90-х, если не ошибаюсь, такой документ действует между казахами и американцами. У России он не вызывает аллергии, потому что все понимают, что этот план касается не слишком значимых для России областей. Он не способен, как показали годы, вытеснить Россию с рынка Центральной Азии и Казахстана.
Что американцы продали казахам? Спецтехнику, электронику. Никаких боевых тяжелых платформ — а именно их поставки воспринимаются российскими военными очень болезненно. Компьютеры, обучение английскому языку, тактике боя, военной медицине, топографии? Да, ради бога.
Важно, где закупают боевую технику, если не производят сами? В основном у русских, немного у турков, немного у китайцев, иногда у белорусов, иногда у Израиля, самолеты — у испанцев, транспортеры тяжелые для танков — у немцев…
Слишком долго и много Советский Союз и затем Россия по инерции вкладывали в военные комплексы Центральной Азии. Поэтому до сих пор центральноазиатские армии — и узбекская, и казахская, и все остальные, несмотря на перманентно идущие реформы, остаются кусками бывшей Советской армии.
Да, формализация партнерства в военной сфере между американцами и узбеками это определенный вызов. Но, с одной стороны, надо посмотреть, чем оно будет наполняться, а с другой - есть нюанс: Ташкент ведь не член ОДКБ. Это дает возможность для самых разнообразных толкований ситуации вокруг активизации американо-узбекского сотрудничества.
Мое мнение — не стоит посыпать голову пеплом. В узбекской внешнеполитической традиции нет склонности к быстрым шагам и движениям. Вообще в Центральной Азии все делается не быстро.
— А есть риск, что Узбекистан может оказаться жертвой вторжения из Афганистана и по этой причине заинтересован в присутствии американских воинских контингентов в стране?
— На самом деле, есть версия о том, что проблемы Афганистана преувеличены и что в России специально подогревают разговоры о тысячах иностранных наемниках на границах Афганистана и стран Центральной Азии. На саммите ОДКБ в Астане было озвучено, что в северных провинциях этой страны скопилось, по оценкам секретариата ОДКБ, от семи до восьми тысяч боевиков. А всего, по данным Патрушева, на афганской территории от 30 до 45 тысяч боевиков. На мой взгляд, это достаточно консервативные оценки, потому что у западных экспертов эти цифры еще выше.
Кроме того, есть независимые оценки американских экспертов, согласно которым в последние два-три года наблюдается очень неприятная, отрицательная динамика по количеству территорий, уверенно контролируемых официальным Кабулом. И американцы признают, что полностью контролируемой официальной властью территорией можно назвать только половину страны. Это никуда не годится, потому что на неконтролируемые или слабо контролируемые территории приходится значительная часть северных провинций — Бадахшан, Кундуз Фарьяб, Джаузджан, которые граничат с ЦА.
— Иными словами, угроза вторжения есть?
— Я всегда придерживался мнения о том, что говорить о прямом военном вторжении, неважно «Аль-Каиды», талибов или ИГИЛ, нельзя. Террористические группировки, антиправительственные группы, исповедующие радикальные, экстремистские настроения, не ходят в атаку батальонами. Они даже в Сирии, где создали свое государство, так не воевали. Там нет классических линий фронта, война носила и носит очаговый характер — быстрые перемещения, рейды в тыл противника, удары по коммуникациям. Максимум, во что объединялись игиловцы в пору, когда были в силе, так это в бригаду численностью 500-1000 человек, и действовали на узком участке фронта.
Но Афганистан это постоянный фактор центральноазиатской политики. Можно говорить о том, что Россия преувеличивает его угрозу в противостоянии с американской политикой, используя ее в пропагандистских целях, чтобы напугать, закрепить свое влияние и военное присутствие в этом регионе. Однако есть индикаторы, которые, на мой взгляд, позволяют говорить о том, что сами центральноазиатские режимы рассматривают ситуацию в Афганистане в качестве угрозы себе, любимым, а не в качестве российской или китайской пропаганды.
— И что это за индикаторы?
— Это военные расходы, которые растут. Два-три года назад можно было говорить о том, что военные расходы растут, потому что инфляция, но они растут из года в год даже с учетом инфляции в долларовом эквиваленте. Стабильно растут.
Почему? Потому что элиты очень четко чувствуют любую угрозу себе, своим возможностям безнаказанно контролировать экономику своей страны. Тратить деньги на стреляющее железо и подготовку всевозможных солдатиков просто из любви к военному искусству никто не станет.
Военные расходы растут везде одинаковыми темпами даже в таких бедных государствах, как Таджикистан или Кыргызстан. И общий градус напряженности растет из года в год. И разговоры о том, что Афганистан больше не является пугалом и страшилкой для региона, этого факта не изменили.
Центральноазиатские режимы боятся Афганистана, боятся, что с его территории могут прийти вызовы, которые пошатнут социально-политическую стабильность их стран, потому что все эти режимы по большому счету слабые и уязвимые.
— Значит, афганская угроза все-таки не миф?
— Я думаю, что угроза есть и будет сохраняться долго просто потому, что американцы не имеют афганской стратегии. То есть они не имеют не только центрально-азиатской стратегии, но у них до сих пор нет понимания того, что делать с Афганистаном. А они там являются главными распорядителями всех политических процессов, основным спонсором — вкладывают деньги в армию, администрацию. Только в этом году потратят 45 миллиардов долларов. Вот эти бы деньги да в Центральную Азию!
А поскольку, повторюсь, американцы не имеют полного понимания того, что им в Афганистане делать, в этой многострадальной стране будет сохраняться ситуация, когда днем правит власть официальная, а ночью власть террористов, и какая из них сильнее — не совсем понятно. Значит будет существовать угроза для всего региона со стороны террористов. А это очень раздражающий фактор.
Все эти военные приготовления, учения, тренировки по переброске войск, размещение реактивных систем залпового огня в Таджикистане, типа «Ураган», наращивание авиационной компоненты ОДКБ, сил оперативного реагирования, миротворцев ОДКБ и т. д. — все это делается не только для того, чтобы генералы осваивали бюджетные средства, но и исходя из понимания угроз.
А угроза со стороны террористов в том, на мой взгляд, что для раскачки политической ситуации в Казахстане, Узбекистане и других странах региона, не надо осуществлять военную интервенцию силами батальонов и бригад. Достаточно нескольких групп хорошо подготовленных и мотивированных людей, которые имеют боевой опыт, прошли сирийскую, иракскую, афганскую войны, и они справятся с этой задачей за два-три месяца.
Посмотрите, на что тратит деньги казахстанская армия. На военно-транспортную авиацию. Для чего? Для того, чтобы в девятой в мире по размерам стране можно было бы маневрировать войсками, перебрасывать спецподразделения в город, который внезапно потеряна управляемость. Думаю, власть понимает, что раскачать ситуацию просто, отсюда и ее явно неадекватная реакция на общественные инициативы, на гражданскую активность — взять те же задержания людей с синими шариками.
Такая реакция объясняется тем, что пуганая ворона куста боится. После известных событий в Актюбинске есть опасения, что можно потерять контроль. Но тогда со стороны, которая противостояла власти, действовали не профессионалы, а доморощенные террористы — слабо организованные, не имеющие навыков ведения городского боя, не умеющие захватывать военные объекты. А если бы там действовали десять человек, воевавших где-нибудь в Ираке, вышедшие оттуда с боевым опытом и мотивированные, то результат мог быть совсем другим.
Вот эта боязнь такого развития событий, того, что подобного рода вызовы могут прийти в их страны из Афганистана, присутствует абсолютно у всех государств региона.
