В Грузии времен президентства Михаила Саакашвили эффективно реформировали не только полицию и государственные институты, но и систему образования – одну из определяющих сфер для будущего любой страны. На наш взгляд, это очень интересный опыт, с которым было бы важно познакомиться в том числе и казахстанским чиновникам.

Наш собеседник – Дмитрий Шашкин имеет к реформам в Грузии самое непосредственное отношение. Будучи министром образования и науки (2009-2012 гг.), он ввел в действие новую государственную программу «Учись и обучай вместе с Грузией», которая была нацелена в том числе на замещение русского языка английским в качестве основного иностранного языка. Юрист по образованию, он работал в различных американских организациях, в том числе в IRI (Международный республиканский институт). Основатель неправительственной организации «Клуб реформаторов».

В чем заключалась  реформа образования в Грузии и с какими проблемами столкнулись реформаторы, читайте в интервью с Дмитрием Шашкиным.

– Дмитрий, расскажите, пожалуйста, подробнее, как проходила реформа образования в Грузии?

– Это была одна из самых сложных реформ, потому что сама эта сфера – огромная. Она даже больше системы здравоохранения. В ней функционирует огромное количество школ, университетов, профессиональных колледжей, детских садов. Практически нет семьи, которая бы в той или иной степени не соприкасалась с системой образования, и в ней постоянно существует конфликт интересов. У учителей, детей, родителей, администраций школ и государства свои интересы, отсюда – множество факторов, которые влияют на эффективность реформы.

Поэтому очень важно выделять субъективные и объективные проблемы. В системе образования субъективные проблемы – это неэффективные менеджмент, финансирование и коррупция. Объективная проблема – это некачественный контент, когда те знания, что дают школа и университет, не отвечают потребностям, которые существуют в мире.

Мы начали реформы с решения субъективных проблем. Причем начали со школ, а не с университетов.

– Почему именно со школ?

– По нашему мнению, школа – не приложение к университету, а полноценная институция, которая закладывает тот базис, который потом приводит к результатам. Очень важно, чтобы школа давала образование, которое отвечало бы вызовам XXI века.

– Как вы решали субъективные проблемы?

В первую очередь мы изменили систему финансирования школ – на ваучерную.

Объясню. В мире существует две системы финансирования – ваучерное и так называемое лампсамное (от слова lump sum). Лампсамное подразумевает, что школа подает заявку и получает деньги от государства, а ваучерное это когда государство определяет, сколько стоит обучение одного ребенка, и дает эти деньги ученику через ваучер, который он несет в ту школу, в которой хочет учиться – хоть в государственную, хоть в частную.

При лампсамной системе финансирование школы может зависеть от отношений между школьным директором и каким-нибудь чиновником от управления образования. Школьному директору ни холодно, ни жарко от того, какие результаты будут у ребенка в конце года, ему важно сохранить хорошие отношения с чиновниками.

Ваучерная система способствует, во-первых, появлению здоровой конкуренции между школами, во-вторых, внедрению самоуправления, когда в советы избираются родители, учителя, представители администрации школы, которые контролируют траты. В Грузии именно такие советы ежегодно утверждают школьные бюджеты и в конце года получают отчеты, на что были потрачены деньги.

Кроме того, школа в Грузии является юридическим лицом публичного права и может вести коммерческую деятельность, предлагая услуги и сервисы на платной основе –   продленку, дополнительные занятия, спортивные секции. Но все заработанное идет только на образование учеников и развитие технической базы школы. Контроль за расходованием денег – жесткий.

Ваучерная система также дала до 20% экономии средств на оплате за энергоносители. Как оплачивают счета за тепло, воду, свет школы, которые находятся на лампсамном финансировании? На какую сумму пришел счет, столько и заплатили. Но у нас были ушлые директора, которые в школах подпольно организовывали разные цеха. Эти цеха работали по ночам, что-то выпускали, а энергозатраты оплачивались из государственного кармана. Ваучерная система дала возможность контролировать, как расходуется электроэнергия, вода и так далее. Если мы видели, что что-то идет не так, то меняли менеджмент школы. Поверьте, это только кажется, что на оплате коммунальных услуг не удастся много сэкономить – когда речь идет о тысячах школ, то сумма в итоге получается приличная.

Реформа финансирования школ была сложной. Мы ее проводили примерно семь лет, потому что на старте в 2006 году допустили ошибки, которые потом исправили. В итоге создали уникальный ваучер, который до сих пор работает идеально.

– Помимо финансирования вы называли еще коррупцию и неэффективный менеджмент. С ними как боролись?

– Мы ввели институт школьных приставов. Дело в том, что в Грузии остро стояла проблема насилия в школах. Речь идет о конфликтах и между учениками, и между учениками и учителями. Безопасность детей в школах для родителей была главным приоритетом – перед началом реформы только 7% родителей говорили о том, что в школе безопасно.

Приставы это не полицейские, а специальные люди, обученные оказывать первую медицинскую помощь. Они отвечают за школу в случае стихийного бедствия и патрулируют в течение дня. Если они видят нарушение внутреннего распорядка, то пишут протоколы: одна его копия идет директору, другая – в министерство образования. Если они видят нарушение закона, то звонят в полицию.

За год мы подняли безопасность школ с 7% до 78%. Родители наконец-то смогли отправлять детей в школу, не боясь за их безопасность.

Приставы также давали уроки по безопасности дорожного движения, рассказывали о вреде наркотиков и алкоголя. Они были не просто патрульными, а неотъемлемой частью обучающего процесса, и дети привыкали к людям в униформе, отвечающим за порядок.

– А как отбирали кадры в приставы?

– Это были молодые ребята, три человека на школу. Обязательное условие, чтобы в команду входили и юноши, и девушки. У них не было оружия, но, тем не менее, они оказались способны навести порядок.

Помогли приставы и в борьбе с коррупцией. В системе образования с этим злом тяжелее бороться, чем в правоохранительной системе. Если с ребенка вымогают деньги, например, на занавески, парты, ремонт, то очень часто родители не идут на сотрудничество с министерством образования, потому что бояться, что ребенок станет заложником в школе. Плюс еще такая особенность: в школе, как и в семье, никто не хочет выносить сор из избы. Директор пытается замять конфликт, чтобы он не вышел наружу. Хотя власти у него достаточно, чтобы решить любые проблемы.

Приставы подчинялись не директорам школ, а только министерству образования и лично министру. Если они узнавали, что в школе начинают собирать деньги «на занавески», то сразу же писали протокол в министерство. То есть благодаря приставам скрывать проблемы стало невозможно, и директора быстро усвоили, что если они не примут мер для исправления ситуации в своих школах, то министр примет меры к ним.

– А полюбовно договориться у приставов с директорами не было возможности?

– Министерство меняло школьных приставов раз в месяц. Была запущена такая система ротации: в школе работают три пристава, один раз в месяц два из них уходят в другую школу, а два новых приходят. Один оставался для инспекционной памяти. Но позже и он менялся.

В приставы мы набирали молодых ребят, которые были очень сильно мотивированы. У них не было высоких зарплат – они получали, как учителя. Но они никогда не вступили бы в сговор просто потому, что понимали: их труд может реально изменить страну через изменения в школе. Это очень сильная мотивация для честной работы.

– Коснулись ли реформы учителей?

– Это третье, что мы сделали для решения субъективных проблем – подняли квалификацию педагогов и создали условия, чтобы учителя могли постоянно совершенствовать свои навыки. Это важно, потому что иначе можно сильно отстать, ведь мир сегодня невероятно быстро развивается.

Например, физика за последние пять лет сделала огромные шаги вперед. Или возьмите таблицу Менделеева: то, что я изучал в школе, значительно отличается от ее современного вида – она стала раз в пять больше. То же самое касается изучения языков: то, что мы учили год, наши дети по новым методикам могут пройти за месяц. То есть наука во всех направлениях развивается, в отличие от многих учителей, получивших образование 20-30 лет назад.

Поэтому мы создали так называемые Центры превосходства (или Дома учителя), где собрали самые передовые в мире технологии для учителей, запустили лаборатории и различные онлайн-программы, пригласили лучших тренеров. Центры открыты 24 часа, и в них есть комнаты для детей: если учитель приходит в центр с ребенком, то он может оставить его на попечение воспитателей, пока сам занимается. То есть мы создали учителям неплохие условия для повышения своей квалификации.

Одновременно мы ввели зависимость зарплаты педагога от знаний, а точнее – от наличия у него сертификатов о повышении квалификации. За каждый такой сертификат, в том числе по английскому языку и информатике, прибавлялось 100 долларов к зарплате.

– А зачем, допустим, учителю химии английский?

– Очень важно учителю саморазвиваться, а основные материалы для этого – на английском языке. Мы не успевали бы переводить объем информации, нужный каждому педагогу, поэтому решили учить английскому языку учителей.

– Изменилось ли финансовое положение учителей в ходе реформ?

– Когда Саакашвили пришел к власти в 2004 году, зарплата учителя составляла 18 долларов. Когда Саакашвили в 2013 году ушел с поста президента, зарплата колебалась от 400 до 1000 долларов, в зависимости от наличия у педагога сертификатов. То есть за время реформ базовая зарплата с 18 долларов была поднята на 360 долларов, а максимальную зарплату в 1000 долларов получали учителя, заработавшие сертификаты.

Сертификация учителей – это была трудная реформа, не все учителя ее приветствовали, но создание конкурентных условий дало возможность использовать ее во благо ребенку, а самим педагогам начать нормально зарабатывать и безбедно жить.

– Это было про субъективные проблемы, а теперь давайте поговорим про то, как реформировался образовательный контент.

– У образовательного контента во всех постсоветских странах проблема одна – он вышел из советской системы образования. Я не хочу сказать, что она была плохая, но считаю, что ее контент не соответствует реалиям XXI века.

Советская система образования была построена на том принципе, что успех ребенка в будущем на 80% зависел от объема информации, которую он получал в школе, и на 20% – от личных качеств. В американской системе образования принцип прямо противоположный – успех на 20% зависит от объема знаний и на 80% от личных качеств. И эти 20% информации должны развивать личные качества ребенка – уметь критически мыслить, принимать решения, создать команду и работать в ней. Поэтому для нас было важно, чтобы дети не зубрили, а развивали в себе навыки, которые сделают их успешными людьми.

Мы привезли носителей английского языка из Америки, Канады, Австралии, Европы, которые в паре с грузинскими учителями учили детей разговорному английскому. Это была очень успешная программа. У нас в каждой школе был один иностранный педагог, который помогал местным учителям и обучал детей разговорному языку. Благодаря этой системе был достигнут очень хороший результат – сейчас 75% детей, которые поступают в высшие учебные заведения, выбирают английский в качестве иностранного, 15% – русский, по 5% – немецкий или французский языки.

Если суммировать сказанное то, решая субъективные проблемы, мы создали систему, которая была заточена на результат, а с объективной точки зрения мы выбрали для себя американскую и европейскую системы образования, которые ставят своей целью развитие навыков, а не зазубривание конкретных предметов.

– В Грузии в ходе реформ основным языком обучения стал грузинский, то есть, условно говоря, русскоязычные школы были закрыты?

– Русскоязычные школы были не закрыты, а переведены на грузинский язык. Когда я стал министром, у нас было приблизительно 300 школ, где обучение шло на русском языке. Я сам окончил русскую школу, вырос на русской литературе, и никакого желания ни у меня, ни у президента бороться с русским языком не было. Проблемы были другие.

Первая проблема. Я спрашивал родителей детей, которые учились в этих школах: когда ребенок окончит школу, куда вы хотите, чтобы он с этими знаниями пошел? Большинство говорили о поступлении в вузы Грузии, Европы или США. Тогда я спрашивал: почему ребенок обучается в русской школе, если собирается остаться в Грузии, где все делопроизводство ведется на грузинском языке? А если он собирается ехать в Европу или в США, то зачем ему образование на русском языке, когда там ему понадобятся совсем другие навыки?

Вторая проблема. Образование в русских школах шло по российским учебникам, а Россия известна тем, что использует систему образования в своих идеологических целях. И я не считаю, что в России учебники лучше, чем, допустим, во Франции или Германии.

Что мы сделали? На первом этапе мы ввели так называемое билингвальное образование. То есть каждый предмет в русских школах изучался на одну треть на русском языке и на две трети на грузинском. Учебники были билингвальные: предложение писалось на двух языках – на грузинском и на русском. Дети, когда читали ту же биологию, то параллельно изучали термины и на грузинском. А через два года мы беспроблемно перевели все школы на грузинский язык: и учителя успели подготовиться, и ученики смогли без проблем обучаться дальше на грузинском языке.

У нас, кстати, еще были азербайджанские и армянские школы, с ними мы тоже работали. Были ребята, которые не знали грузинский язык совсем, и таким мы разрешили поступать в вузы на родном языке, они потом год учили грузинский язык в университете и заканчивали образование уже на грузинском.

Эту реформу мы начали в 2009 году, тогда по ней в вузы поступили два азербайджанца и один армянин, а через два года их было уже три тысячи. Они начали учить язык, потому что была мотивация. Есть чиновники, которые думают, что люди глупые, а это неправда, эти чиновники сами глупые. Если люди увидят цель, поймут, что она для них благо, то с большим удовольствием последуют к ней.

Кстати, наглядный пример топорных реформ – Украина, ее власти тоже решили избавиться от школ, в которых образование велось не на украинском, но из-за того, что это было сделано топорно, они на ровном месте испортили отношения с венграми, румынами и поляками, создав себе проблемы, которых просто не должно было быть.

В завершение «школьной темы» замечу, что еще мы упразднили все гороно и районо как ненужные паразитирующие органы, но создали ресурс-центры, где вместо огромной когорты чиновников работают несколько человек, которые играют роль помощников коммуникации между министерством и школой, а не надзирающего органа.

– Со школой понятно. А что было сделано в системе профессионального образования?

– В каждой стране перед колледжами, дающими рабочие специальности, стоят свои задачи. В Грузии мы выделили такие приоритеты, как туризм, инженерия, IT и сельское хозяйство. Для нас было важно, чтобы дети изучали именно эти профессии. Но тут мы столкнулись с проблемой.

Объясню на примере инженерии. Сварщик в Грузии получает зарплату две тысячи долларов (на мировом рынке – три тысячи долларов). То есть людям с такой профессией легко трудоустроиться – хорошие сварщики всегда востребованы. А от чего зависит хорошая квалификация сварщика? Профессионалы отвечают, что от количества швов, которые он делает. То есть, чтобы выучить будущего специалиста, важна не столько теория, сколько оборудование, чтобы он набивал руку. Но оно дорогое, как и сам процесс обучения. Поэтому директору колледжа было выгодно готовить секретарш-референтов и продавцов-консультантов, ведь для их обучения достаточно парты, стула, доски и учителя. Мы эту систему изменили.

И еще были открыты специальные центры, где будущие студенты изучают востребованность разных профессий на рынке труда и выбирают, кем станут в будущем.

– И наконец высшее образование. Там какие были реформы?

– Например, мы полностью реформировали Академию Наук, в которой были сосредоточены огромные финансы. Сегодня она работает по грантовой системе: ученые получают деньги не потому, что есть некий исследовательский институт, а за то, что есть интересный исследовательский проект, нацеленный на получение вполне конкретного результата.

Еще изменили систему сдачи экзаменов в вузы, освободив ее от коррупции. Сегодня в Грузии экзамены проводят не университеты, а специальные центры. Дети сдают в них четыре экзамена, получают гранты на образование и с ними уже идут в выбранные вузы. Размер грантов зависит от результата сдачи экзаменов – 100%, 75%, 50% или 25% от стоимости обучения. Университеты совсем не участвуют в экзаменационном процессе, и благодаря этому коррупция была побеждена.

Гранты студентов идут в том числе и в частные университеты. У нас остались, конечно, государственные вузы, но если ребенок хочет учиться в частном вузе и заработал грант, то государство полностью выполнит свои обязательства.

Почему мы пошли на это? Ради создания честных правил конкурентной борьбы между вузами. И я считаю, что нам это удалось. Бюджеты университетов в Грузии очень приличные. Тбилисский государственный университет зарабатывает где-то 80 миллионов долларов, медицинский – 70 миллионов долларов. В них обучаются очень много студентов из Индии, которые платят большие деньги, чтобы учиться. Профессора получают приблизительно 3 тысячи долларов, начинающие преподаватели – 1500 долларов, что достаточно хорошая стартовая позиция.

Как мы этого добились? Убрали в системе высшего образования регуляции. Я уверен, что чем меньше государство вмешивается в сферу высшего образования, тем лучше. Например, была норма, оставшаяся нам в наследство с советских времен, что   профессором в университете может быть только доктор наук. Звучит красиво, но кто будет учить детей предпринимательству? Доктора каких наук?

Среди успешных бизнесменов доктора каких-то наук это невероятная редкость, просто потому, что они же не теорией занимаются, а деньги зарабатывают. Между тем, их знания и опыт детям намного интереснее. Или у практикующего успешного хирурга есть время писать докторскую диссертацию? Другими словами, люди, которые могли дать современные знания, основанные в том числе на большой практике, были лишены возможности обучать. И мы убрали это обязательное требование и смогли привести в вузы молодых профессионалов. Это очень хорошо сработало.

– А у выпускников вузов не возникают проблемы с трудоустройством?

– С трудоустройством везде есть сложности. Я, к сожалению, не успел провести еще одну реформу, которая намечалась на 2013 год и была связана с трудоустройством. У нас была интересная идея, которая заключалась в том, чтобы заинтересовать университеты в будущем трудоустройстве своих студентов. Допустим, если выпускник трудоустраивается после окончания университета, то какую-то часть своей зарплаты он отдает в специальный фонд университета. У вузов появлялась бы финансовая заинтересованность в том, чтобы помочь своему выпускнику получить работу.

Эта реформа, конечно, еще нуждается в доработке, но идея, мне кажется, может быть полезной для любого государства. Кстати, в США практикуются пожертвования университетам от бывших студентов, но на добровольной основе.

– Из каких источников шло финансирование реформы образования?

– Финансирование было за счет госбюджета. Ходили слухи, что Грузии дают непомерное количество денег на реформы, но я был министром образования три года, и никаких финансовых вливаний извне не получал. Мы обходились тем бюджетом, который был, просто из него никто ничего не крал.

И, например, благодаря внедрению электронной системы контроля ваучеров, мы сэкономили 20 миллионов долларов в год, которые пустили на реформы. А обошлась она нам, примерно, в 50 тысяч долларов. Пока ее не было, директора школ могли регистрировать одних и тех же детей и просить за них деньги, а электронная система сама удаляет повторяющиеся идентификационные номера ваучеров, и в итоге дает значительную экономию госсредств, за счет чего мы смогли, в том числе технически, перевооружить школы и учеников.

– Вы имеете в вид снабжение школ компьютерами?

– Не только школ. Каждый ребенок в Грузии, приходя в первый класс, получает в подарок от президента персональный лэптоп. И, кстати, эта программа в первый год была полностью профинансирована благодаря министерству внутренних дел Грузии, сотрудники которого буквально из-под земли достали деньги наркоторговцев – те закапывали в землю банки с деньгами, нажитыми на наркоторговле. МВД эти банки вырыло, президент поручил МВД передать их в бюджет министерства образования, и на эти деньги были куплены первые компьютеры для первоклашек.

Вообще вся реформа была основана на правильном использовании финансирования. Деньги в системе образования всегда есть, но она настолько большая, что если чуть-чуть ослабить контроль, то сразу же начинают воровать. Воруют вроде бы понемногу, но из-за того, что система очень большая, в итоге набегает гигантская сумма.

– Получается, что любая реформа начинается с грамотного менеджмента во всей системе – от школ до министерства образования?

– Во многих странах пытаются реформировать систему образования, и первая ошибка, которую часто допускают реформаторы, состоит в том, что на второй план отодвигается реформа менеджмента и контроля. Я не говорю, что система должна быть вертикальной, ни в коем случае, но нужно выстраивать нормальный менеджмент – когда каждый знает, за что он отвечает и какая у него цель. Тогда и решения будут выполнятся.

В противном случае можно столкнуться с саботажем, а саботирование решений в системе образования обычно находится на очень высоком уровне, потому что школ много, министр или замминистра в каждую физически приехать не может, и если нет системы контроля, то о саботаже решений министерства вполне возможно никто и никогда не узнает. Директор будет писать красивые рапорты наверх, а в реальности картина может быть совсем иной. Именно поэтому в первую очередь мы решали проблемы менеджмента, финансирования, контроля выполнения решений и результатов.

– Что, на Ваш взгляд, удалось за годы реформ кардинально изменить в сфере образования и над чем нужно еще поработать?

– Субъективные проблемы мы решили, а для решения объективных проблем необходимо намного больше времени. Сейчас многие приводят в пример систему образования в Финляндии. Она, правда,  семимильными шагами идет вперед. Но многие забывают, что финны свою систему образования реформируют уже почти три десятилетия. За это время они вырастили учителей абсолютно новой формации и сейчас отменяют предметное образование, потому что настолько доверяют учителям, средний уровень которых уже одинаков по стране, что те могут не использовать учебники.

Так же в США, кстати, где нет проблем учебников. В наших странах много говорят о хороших и плохих учебниках, а в США учитель сам решает, учебник или только страницу из него он будет использовать в процессе обучения. То есть там уровень подготовки учителей очень высокий и равный в пределах страны, что и дает им такую возможность.

Финны, когда начинали реформу, собрали представителей всего политического спектра страны и заявили, что кто бы ни пришел к власти, реформу, которую они начинают, отменять нельзя, потому что она даст результат только через 20-30 лет. Увы, в Грузии такой договоренности не было. А мы не успели полностью изменить контент, квалификацию учителей и многие другие вопросы, которые очень необходимо решить для системы образования. То есть мы не успели пройти точку невозврата.

– У Вас есть опасения, что реформы могут быть свернуты?

– Даже железо ржавеет, если за ним не ухаживать. В Грузии сегодня если что-то и двигается в сфере образования, то по инерции, а есть некоторые вещи, показывающие, что уже идет откат назад. Например, новое правительство изменило систему финансирования приставов и перевело их в подчинение школьных директоров, полностью убив саму идею. Как итог, в школы начали возвращаться насилие и коррупция.

Понимаете, реформа это как велосипед, если перестаешь крутить педали, то по инерции велосипед сможет еще какое-то время двигаться, но потом все равно упадет.

– Тем не менее, мало кому в постсоветских странах удалось сделать нечто подобное тому, о чем Вы рассказали. В чем секрет?

– В политической воле Михаила Саакашвили, я думаю, иначе никакие реформы не были бы осуществлены. А второй аспект – это наличие у него профессиональной команды, которая была заточена на результат и смогла осуществить реформы в соответствии с его видением необходимых стране изменений. То есть любые реформы необходимо затачивать на конкретный результат, добиваясь достижения поставленных целей, иначе они рискуют превратиться в болтологию.

– Спасибо за интервью.

Читайте также мнения о реформах в Грузии в наших публикациях: Уроки грузинских реформ, В Тбилиси дышится свободно.